...Ночь расцветала. Сонная дрема прошла над городом, мутной
белой птицей пронеслась, минуя сторонкой крест Владимира, упала за Днепром в
самую гущу ночи и поплыла вдоль железной дуги. Доплыла до станции Дарницы и
задержалась над ней. На третьем пути стоял бронепоезд. Наглухо, до колес, были
зажаты площадки в серую броню. Паровоз чернел многогранной глыбой, из брюха
его вываливался огненный плат, разлетаясь на рельсах, и со стороны казалось,
что утроба паровоза набита раскаленными углями. Он сипел тихонько и злобно,
сочилось что-то в боковых стенках, тупое рыло его молчало и щурилось в приднепровские
леса. С последней площадки в высь, черную и синюю, целилось широченное дуло
в глухом наморднике верст на двенадцать и прямо в полночный крест.
Станция в ужасе замерла. На лоб надвинула тьму, и светилась в ней осовевшими
от вечернего грохота глазками желтых огней. Суета на ее платформах была непрерывная,
несмотря на предутренний час. В низком желтом бараке телеграфа три окна горели
ярко, и слышался сквозь стекла непрекращающийся стук трех аппаратов. По платформе
бегали взад и вперед, несмотря на жгучий мороз, фигуры людей в полушубках по
колено, в шинелях и черных бушлатах. В стороне от бронепоезда и сзади, растянувшись,
не спал, перекликался и гремел дверями теплушек эшелон.
А у бронепоезда, рядом с паровозом и первым железным корпусом вагона, ходил,
как маятник, человек в длинной шинели, в рваных валенках и остроконечном куколе-башлыке.
Винтовку он нежно лелеял на руке, как уставшая мать ребенка, и рядом с ним ходила
меж рельсами, под скупым фонарем, по снегу, острая щепка черной тени и теневой
беззвучный штык. Человек очень сильно устал и зверски, не по-человечески озяб.
Руки его, синие и холодные, тщетно рылись деревянными пальцами в рвани рукавов,
ища убежища. Из окаймленной белой накипью и бахромой неровной пасти башлыка,
открывавшей мохнатый, обмороженный рот, глядели глаза в снежных космах ресниц.
Глаза эти были голубые, страдальческие, сонные, томные.
Человек ходил методически, свесив штык, и думал только об одном, когда же истечет
наконец морозный час пытки и он уйдет с озверевшей земли вовнутрь, где божественным
жаром пышут трубы, греющие эшелоны, где в тесной конуре он сможет свалиться
на узкую койку, прильнуть к ней и на ней распластаться. Человек и тень ходили
от огненного всплеска броневого брюха к темной стене первого боевого ящика,
до того места, где чернела надпись:
Тень, то вырастая, то уродливо горбатясь, но неизменно остроголовая,
рыла снег своим черным штыком. Голубоватые лучи фонаря висели в тылу человека.
Две голубоватые луны, не грея и дразня, горели на платформе. Человек искал хоть
какого-нибудь огня и нигде не находил его; стиснув зубы, потеряв надежду согреть
пальцы ног, шевеля ими, неуклонно рвался взором к звездам. Удобнее всего ему
было смотреть на звезду Марс, сияющую в небе впереди над Слободкой. И он смотрел
на нее. От его глаз шел на миллионы верст взгляд и не упускал ни на минуту красноватой
живой звезды. Она сжималась и расширялась, явно жила и была пятиконечная. Изредка,
истомившись, человек опускал винтовку прикладом в снег, остановившись, мгновенно
и прозрачно засыпал, и черная стена бронепоезда не уходила из этого сна, не
уходили и некоторые звуки со станции. Но к ним присоединялись новые. Вырастал
во сне небосвод невиданный. Весь красный, сверкающий и весь одетый Марсами в
их живом сверкании. Душа человека мгновенно наполнялась счастьем. Выходил неизвестный,
непонятный всадник в кольчуге и братски наплывал на человека. Кажется, совсем
собирался провалиться во сне черный бронепоезд, и вместо него вырастала в снегах
зарытая деревня - Малые Чугры. Он, человек, у околицы Чугров, а навстречу ему
идет сосед и земляк.
- Жилин?- говорил беззвучно, без губ, мозг человека, и тотчас грозный сторожевой
голос в груди выстукивал три слова:
- Пост... часовой... замерзнешь...
Человек уже совершенно нечеловеческим усилием отрывал винтовку, вскидывал на
руку, шатнувшись, отдирал ноги и шел опять.
Вперед - назад. Вперед - назад. Исчезал сонный небосвод, опять одевало весь
морозный мир синим шелком неба, продырявленного черным и губительным хоботом
орудия. Играла Венера красноватая, а от голубой луны фонаря временами поблескивала
на груди человека ответная звезда. Она была маленькая и тоже пятиконечная.
Источник: Михаил Булгаков «БЕЛАЯ ГВАРДИЯ»